Puskin Zar Saltan RU IT EN

HOME PAGE

PUBBLICAZIONI

BIBLIOSITOGRAFIA

SCUOLA

E-MAIL


	ALEKSANDR SERGEEVIČ PUŠKIN 1831 FIABA DELLO ZAR SALTAN E DI SUO FIGLIO IL GLORIOSO E POTENTE PRINCIPE GVIDON SALTANOVIČ E DELLA BELLISSIMA PRINCIPESSA CIGNO.
IMMAGINI	ADALINDA GASPARINI PSICOANALISI E FAVOLE	FILM

Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди Aleksandr Sergeevič Puškin (1831)	Fiaba dello zar Saltan e di suo figlio il glorioso e potente eroe principe Gvidon Saltanovič e della bellissima principessa Cigno Traduzione di Saverio Reggio, 1985	The Tale of Tsar Saltan, oF His Son, the Glorious and Mighty Knight Prince Guidon Saltonovich, and of the Fair Swan-Princess Translated by Louis Zellikoff, 1982
Три девицы под окном Пряли поздно вечерком. «Кабы я была царица, – Говорит одна девица, – То на весь крещеный мир Приготовила б я пир». «Кабы я была царица, – Говорит ее сестрица, – То на весь бы мир одна Наткала я полотна». «Кабы я была царица, – Третья молвила сестрица, – Я б для батюшки–царя Родила богатыря».	Tre fanciulle alla finestra stan filando verso sera. «Fossi mai io la zarina, – dice a un tratto una fanciulla, – ai cristiani tutti quanti un gran pranzo vorrei dare.» «Fossi mai io la zarina, – dice poi la sorellina, – sopra al mondo io da sola tesserei un grande manto.» «Fossi mai io la zarina, – fa la terza sorellina, – allo zar mio sposo amato vorrei dare un figlio eroe.»	Three fair maidens, late one night, Sat and spun by candlelight. "Were our tsar to marry me," Said the eldest of the three, "I would cook and I would bake– Oh, what royal feasts I'd make." Said the second of the three: "Were our tsar to marry me, I would weave a cloth of gold Fair and wondrous to behold." But the youngest of the three Murmured: "If he married me– I would give our tsar an heir Handsome, brave, beyond compare."
Только вымолвить успела, Дверь тихонько заскрыпела, И в светлицу входит царь, Стороны той государь. Во всё время разговора Он стоял позадь забора; Речь последней по всему Полюбилася ему. «Здравствуй, красная девица, – Говорит он, – будь царица И роди богатыря Мне к исходу сентября. Вы ж, голубушки–сестрицы, Выбирайтесь из светлицы, Поезжайте вслед за мной, Вслед за мной и за сестрой: Будь одна из вас ткачиха, А другая повариха».	Non aveva ancor parlato che pian pian s’aprì la porta, ed entrò nella stanzetta il gran zar di quel reame. Tutto il tempo del discorso era stato lì a sentire, e dell’ultima fra tutte il discorso ha preferito. «Salve, splendida fanciulla, – dice, – tu sarai zarina. Da te voglio un figlio eroe, per la fine di settembre. E voi due, sorelline, su, con noi venite via, su, venite con me dunque e con la sorella vostra: tu sarai la tessitora. Tu la cuoca della reggia».	At these words their chamber door Gently creaked– and lo, before These three maidens' very eyes Stood their tsar, to their surprise. He had listened by their gate Whither he'd been led by fate, And the words that he heard last Made his heart with love beat fast. "Greetings, maiden fair," said he– "My tsaritsa you shall be, And, ere next September's done, See that you bear me a son. As for you, fair sisters two, Leave your home without ado; Leave your home and follow me And my bride that is to be. Royal weaver, You I'll make, You as royal cook I'll take."
В сени вышел царь–отец. Все пустились во дворец. Царь недолго собирался: В тот же вечер обвенчался. Царь Салтан за пир честной Сел с царицей молодой; А потом честные гости На кровать слоновой кости Положили молодых И оставили одних. В кухне злится повариха, Плачет у станка ткачиха, И завидуют оне Государевой жене. А царица молодая, Дела вдаль не отлагая, С первой ночи понесла.	Tutti quanti usciron fuori ed andarono a palazzo. Là lo zar non perse tempo: la sposò la sera stessa. Zar Saltan fece banchetto con la giovane sua sposa e poi gli ospiti d’onore, fino al talamo d’avorio, scorta fecero agli sposi, per lasciarli alfin da soli. Piange la cuoca in cucina, mesta è l’altra al suo telaio, invidiose sono entrambe della sposa del sovrano. Ma la giovane zarina, senza porre tempo in mezzo, alla prima notte è incinta.	Then the tsar strode forth, and they Palacewards all made their way. There, he lost no time nor tarried That same evening he was married; Tsar Saltan and his young bride At the feast sat side by side. Then the guests, with solemn air, Led the newly wedded pair To their iv'ry couch, snow-white, Where they left them for the night. Bitterly, the weaver sighed, And the cook in passion cried, Full of jealousy and hate Of their sister's happy fate. But, by love and duty fired, She conceived, ere night expired, In her royal husband's arms.
В те поры война была. Царь Салтан, с женой простяся, На добра–коня садяся, Ей наказывал себя Поберечь, его любя. Между тем, как он далёко Бьется долго и жестоко, Наступает срок родин; Сына бог им дал в аршин, И царица над ребенком Как орлица над орленком; Шлет с письмом она гонца, Чтоб обрадовать отца. А ткачиха с поварихой, С сватьей бабой Бабарихой, Извести ее хотят, Перенять гонца велят; Сами шлют гонца другого Вот с чем от слова до слова: «Родила царица в ночь Не то сына, не то дочь; Не мышонка, не лягушку, А неведому зверюшку».	Nel frattempo s’entra in guerra. Zar Saltan la reggia lascia e su un buon cavallo monta, ma la sposa raccomanda di guardarsi da ogni cosa. Quando, ormai molto lontano, lui combatte duramente, giunge il dì del lieto evento: un bel bimbo Dio gli ha dato. E la madre del bambino pare un’aquila sul nido; con un messo, immantinente, la novella al padre manda. Però cuoca e tessitora, con la vecchia Babaricha, traman già la sua rovina: fan smarrire il messo vero ed un altro esse ne mandan con notizia falsa e atroce: «Questa notte la zarina non un figlio ha partorito, ma uno strano animaletto che non è rana né topo.»	These were days of war's alarms. Ere he rode forth for the strife, Tsar Saltan embraced his wife, Bidding her to take good care Of herself and coming heir; While he battled on the field, Forcing countless foes to yield, God gave unto her an heir– Lusty, large of limb, and fair. Like a mother eagle, she Guarded him most jealously; Sent the news of God's glad gift To the tsar, by rider swift. But the royal cook, and weaver, And their mother, sly deceiver, Sought to ruin her, so they Had him kidnapped on the way, Sent another in his stead. Word for word, his message read: "Your tsaritsa, sire, last night Was delivered of a fright– Neither son nor daughter, nor Have we seen its like before."
Как услышал царь-отец, Что донес ему гонец, В гневе начал он чудесить И гонца хотел повесить; Но, смягчившись на сей раз, Дал гонцу такой приказ: «Ждать царева возвращенья Для законного решенья».	Quando apprese lo zar padre la notizia del corriere, dallo sdegno venne preso e al corrier minacciò morte; ma ripresa poi la calma, chiaro espresse il suo volere: «Il ritorno mio s’attenda e legale decisione.»	At these words, the royal sire Raved and raged in furious ire, "Hang that messenger!" roared he, "Hang him on the nearest tree!" But, relenting, spared him, and Sent him back with this command: "From all hasty steps refrain Till the tsar comes home again."
Едет с грамотой гонец, И приехал наконец. А ткачиха с поварихой, С сватьей бабой Бабарихой, Обобрать его велят; Допьяна гонца поят И в суму его пустую Суют грамоту другую – И привез гонец хмельной В тот же день приказ такой: «Царь велит своим боярам, Времени не тратя даром, И царицу и приплод Тайно бросить в бездну вод». Делать нечего: бояре, Потужив о государе И царице молодой, В спальню к ней пришли толпой. Объявили царску волю – Ей и сыну злую долю, Прочитали вслух указ, И царицу в тот же час В бочку с сыном посадили, Засмолили, покатили И пустили в Окиян – Так велел–де царь Салтан.	Corre corre il messaggero ed arriva con lo scritto. Ma esso, cuoca e tessitora, con la vecchia Babaricha, lo fan tosto rapinare e col vino addormentare; poi nella bisaccia vuota sostituiscon l’ordinanza; e il corriere avvinazzato ecco qual messaggio porta: «Lo zar ordina ai boiari che non perdano più tempo, e zarina e figlio insieme sian gettati, a notte, in mare.» Nulla resta ormai da fare; compiangendo il lor signore e la giovane zarina, i boiari in stuolo vanno. e il regal volere a dirle e il destino suo e del figlio. Dan lettura all’ordinanza, poi zarina e bimbo insieme calan dentro ad una botte, che poi viene catramata e in Oceano gettata. Zar Saltan così ha voluto.	Back the messenger rode fast, Reached the city gates at last. But the royal cook, and weaver, With their mother, sly deceiver, Made him drunk; and in his sleep Stole the message from his keep And, before he could recover, They replaced it by another. So, with feet unsteady, he Reached the court with this decree: "Have the queen and have her spawn Drowned in secret ere the dawn." Grieving for their monarch's heir, For the mother young and fair, Solemnly the tsar's boyards Told the queen of this ukaz, Of the cruel doom which fate So unkindly had in wait. This unpleasant duty done, Put the queen and put her son In a cask, and sealed it fast; Tarred it well, and then they cast Cask and burden in the sea– Such, forsooth, the tsar's decree.
В синем небе звезды блещут, В синем море волны хлещут; Туча по небу идет, Бочка по морю плывет. Словно горькая вдовица, Плачет, бьется в ней царица; И растет ребенок там Не по дням, а по часам. День прошел, царица вопит... А дитя волну торопит: «Ты, волна моя, волна! Ты гульлива и вольна; Плещешь ты, куда захочешь, Ты морские камни точишь, Топишь берег ты земли, Подымаешь корабли – Не губи ты нашу душу: Выплесни ты нас на сушу!» И послушалась волна: Тут же на берег она Бочку вынесла легонько И отхлынула тихонько. Мать с младенцем спасена; Землю чувствует она. Но из бочки кто их вынет? Бог неужто их покинет? Сын на ножки поднялся, В дно головкой уперся, Понатужился немножко: «Как бы здесь на двор окошко Нам проделать?» – молвил он, Вышиб дно и вышел вон.	Splendon stelle su nel cielo e sul mare batton le onde; come nuvola nel vento va la botte per il mare, come affranta vedovella piange in essa la zarina; ed intanto il bimbo cresce d’ora in ora, a vista d’occhio. Passa un giorno, e lei dispera... ma suo figlio l’onda prega: «O tu onda, ondina mia! Onda libera e vagante che ti frangi dove credi, tu che erodi in mare i sassi, tu che le rive sommergi e sollevi navi in alto, non lasciarci qui perire, orsù, portaci all’asciutto!» E gli dette l’onda ascolto: senza indugi, sulla riva adagiò la botte indenne ritraendosi poi lesta. Sono salvi madre e figlio, sotto senton terra ferma. Ma chi mai li farà uscire? Dio li ha forse abbandonati? Il figliol si rizza in piedi, poi fa forza con la testa inarcandosi un pochino: «Come un varco potrò aprire?» dice mentre spinge forte: cede il legno, ce l’ha fatta!	Stars gleam in the dark blue sky, Dark blue billows heave and sigh. Storm clouds o'er the blue sky creep, While the cask rides o'erthe deep. Like a widowed bride distressed, Sobbed the queen and beat her breast, While the babe to manhood grew As the hours swiftly flew. Morning dawned, the queen still waited But her son the billows hailed: "O, you wanton waves so blue – Free to come and go are you, Dashing when and where you please, Wearing rocks away with ease – You, who flood the mountains high, You, who ships raise to the sky– Hear my prayer, o waves, and spare us– Safely onto dry land bear us." So the waves, without ado, Bore the cask and prisoners two Gently to a sandy shore, Then, receding, splashed no more. Son and mother, safe and sound, Feel that they're on solid ground. From their cask, though, who will take them? Surely God will not forsake them? Murmuring: "I wonder how We could break our prison now?" Up the son stood on his toes, Stretched himself, and said: "Here goes!"– Thrust his head against the lid, Burst it out–and forth he slid.
Мать и сын теперь на воле; Видят холм в широком поле, Море синее кругом, Дуб зеленый над холмом. Сын подумал: добрый ужин Был бы нам, однако, нужен. Ломит он у дуба сук И в тугой сгибает лук, Со креста снурок шелковый Натянул на лук дубовый, Тонку тросточку сломил, Стрелкой легкой завострил И пошел на край долины У моря искать дичины.	Madre e figlio sono fuori; s’erge un colle in mezzo al piano, mare azzurro li circonda, c’è sul colle verde quercia. Pensa il figlio: «Per lo meno ci vorrebbe una cenetta». Dalla quercia un ramo strappa e lo incurva come un arco, prende il laccio dalla croce e lo tende sopra il ramo, poi, spezzata una cannuccia, una freccia ne ricava, quindi al mare fa ritorno a cercare selvaggina.	Son and mother, free again, Saw a hillock on a plain; On its crest, an oak tree grew; Round them flowed the ocean blue. Quoth the son: "Some food and drink Wouldn't come amiss, I think." From the oak, a branch he rent And a sturdy bow he bent. With the silken cord that hung Round his neck, the bow he strung. From a slender reed and light, Shaped an arrow, true in flight. Then explored the isle for game, Till he to the sea-shore came.
К морю лишь подходит он, Вот и слышит будто стон... Видно на море не тихо; Смотрит – видит дело лихо: Бьется лебедь средь зыбей, Коршун носится над ней; Та бедняжка так и плещет, Воду вкруг мутит и хлещет... Тот уж когти распустил, Клёв кровавый навострил... Но как раз стрела запела, В шею коршуна задела – Коршун в море кровь пролил, Лук царевич опустил; Смотрит: коршун в море тонет И не птичьим криком стонет, Лебедь около плывет, Злого коршуна клюет, Гибель близкую торопит, Бьет крылом и в море топит – И царевичу потом Молвит русским языком: «Ты, царевич, мой спаситель, Мой могучий избавитель, Не тужи, что за меня Есть не будешь ты три дня, Что стрела пропала в море; Это горе – всё не горе. Отплачу тебе добром, Сослужу тебе потом: Ты не лебедь ведь избавил, Девицу в живых оставил; Ты не коршуна убил, Чародея подстрелил. Ввек тебя я не забуду: Ты найдешь меня повсюду, А теперь ты воротись, Не горюй и спать ложись».	Non appena al mar s’accosta, risonar sente un lamento... segno che non tutto è in pace; ed un dramma infatti ha luogo: si dibatte in acqua un cigno mentre un nibbio lo minaccia; s’alza spuma tutt’intorno, tanto sbatte il poveretto... e il rapace giù s’avventa becco e artigli pronti al colpo... Ma già sibila una freccia che del nibbio il collo centra. Il rapace perde sangue, lo zarevič l’arco posa; vede il nibbio giù cadere con lamenti non d’uccello, ed il cigno s’avvicina, il rapace forte becca affrettandone la morte, poi con l’ali lo sommerge. Quindi al giovane stupito con umana voce parla: «O mio nobil salvatore, mio potente protettore, non temer, se per mia colpa sei rimasto senza cibo, ché la freccia hai perso in mare: non sarà per te sventura. Io del bene posso farti e ti renderò servigio: non già un cigno tu hai salvato, ma a una vergine la vita: e non hai ucciso un nibbio, ma trafitto uno stregone. Non potrò mai più scordarti, ti sarò sempre vicina. Ora torna sui tuoi passi, non temere e va’ a dormire.»	Just as he approached the beach, Our young hunter heard a screech..; Of distress at sea it told. He looked round him, and, behold, Saw a swan in evil plight; Circling over it–a kite, Talons spread, and bloodstained beak Poised, prepared her death to wreak, While the helpless bird was splashing, With her wings the waters lashing. But his shaft, with baneful note, Struck the kite full in the throat. Bleeding, in the sea it fell, Screeching like a soul in hell. He, with lowered bow, looked on As, with beak and wings, the swan, Dealing ruthless blow on blow On the cruel kite, her foe, Sped its death, till finally Lifeless it sank in the sea. Then, in Russian accents, she Murmured plain as plain could be: "O, tsarevich, champion peerless, My deliverer so fearless– Grieve not that because of me Your good shaft is in the sea: That you'll have to fast three morrows– This is but the least of sorrows. Your kind deed I will repay– I will serve you too, one day; 'Tis no swan that you set free, But a maiden charmed, you see; 'Twas a wizard, not a kite, That you slew, O noble knight; I shall ne'er forget your deed– I'll be with you in your need. Now go back and take your rest– All will turn out for the best."
Улетела лебедь–птица, А царевич и царица, Целый день проведши так, Лечь решились на тощак. Вот открыл царевич очи; Отрясая грезы ночи И дивясь, перед собой Видит город он большой, Стены с частыми зубцами, И за белыми стенами Блещут маковки церквей И святых монастырей. Он скорей царицу будит; Та как ахнет!.. «То ли будет? – Говорит он, – вижу я: Лебедь тешится моя». Мать и сын идут ко граду. Лишь ступили за ограду, Оглушительный трезвон Поднялся со всех сторон: К ним народ навстречу валит, Хор церковный бога хвалит; В колымагах золотых Пышный двор встречает их; Все их громко величают И царевича венчают Княжей шапкой, и главой Возглашают над собой; И среди своей столицы, С разрешения царицы, В тот же день стал княжить он И нарекся: князь Гвидон.	Volò via l’uccello cigno, e zarevič e zarina lì passaron la giornata e digiuni preser sonno. Quando il principe apre gli occhi e dai sogni si riscuote, lì dinanzi, con stupore, una gran città discopre con torrioni e merlature, bianche mura e, dietro quelle, grandi cupole di chiese e sacrati monasteri. Presto desta la zarina che rimane a bocca aperta... E lui dice: «A quanto pare il mio cigno è di parola.» Vanno entrambi alla città. Come varcano la porta, un frastuono di campane s’alza tosto da ogni parte: mentre il popolo li accoglie loda Dio il coro in chiesa; sopra cocchi d’oro puro vien a corte in pompa magna; alzan tutti gran clamore e incoronan lo zarevič loro principe e signore acclamandolo a gran voce. E così su quella gente, con permesso della madre, da quel dì prese a regnare, Guidon principe nomato.	Then the swan-bird flew from view While, perforce, the luckless two, Famished, laid them down to sleep, Praying God their souls to keep. Driving slumber from his eyes As the sun rose in the skies, Our tsarevich, much amazed, At a spacious city gazed, Girdled by a wide and tall, Strong-embattled snow-white wall. Churches golden-domed stood there, Holy cloisters, mansions fair. "Mother mine, awaken!" cried he– "Oh!" she gasped; he said: "I see Things have only just begun– My white swan is having tun," Citywards their steps they bent, Through the city gates they went. Belfries thundered overhead Loud enough to wake the dead. Round them poured a mighty throng, Choir boys praised the Lord in song; Nobles, splendidly arrayed, Came in coaches, gold inlaid. All the people cheered them madly, As their prince acclaimed him gladly, With his mother's blessing, he, Acquiescing graciously, That same day began to reign In his newly-found domain, Sat in state upon the throne And was crowned as Prince Guidon.
Ветер на море гуляет И кораблик подгоняет; Он бежит себе в волнах На раздутых парусах. Корабельщики дивятся, На кораблике толпятся, На знакомом острову Чудо видят наяву: Город новый златоглавый, Пристань с крепкою заставой; Пушки с пристани палят, Кораблю пристать велят. Пристают к заставе гости; Князь Гвидон зовет их в гости, Их он кормит и поит И ответ держать велит: «Чем вы, гости, торг ведете И куда теперь плывете?» Корабельщики в ответ: «Мы объехали весь свет, Торговали соболями, Чернобурыми лисами; А теперь нам вышел срок, Едем прямо на восток, Мимо острова Буяна, В царство славного Салтана...» Князь им вымолвил тогда: «Добрый путь вам, господа, По морю по Окияну К славному царю Салтану; От меня ему поклон». Гости в путь, а князь Гвидон С берега душой печальной Провожает бег их дальный; Глядь – поверх текучих вод Лебедь белая плывет. «Здравствуй, князь ты мой прекрасный! Что ты тих, как день ненастный? Опечалился чему?» – Говорит она ему. Князь печально отвечает: «Грусть–тоска меня съедает, Одолела молодца: Видеть я б хотел отца». Лебедь князю: «Вот в чем горе! Ну, послушай: хочешь в море Полететь за кораблем? Будь же, князь, ты комаром». И крылами замахала, Воду с шумом расплескала И обрызгала его С головы до ног всего. Тут он в точку уменьшился, Комаром оборотился, Полетел и запищал, Судно на море догнал, Потихоньку опустился На корабль – и в щель забился.	Soffia il vento sopra il mare sospingendovi un vascello che, veloce sulle onde, corre corre a gonfie vele. Qual stupor pei naviganti! Sulla tolda ressa fanno, su quell’isola a lor nota v’è un prodigio mai veduto: città nuova e d’or coperta, che ha porto e roccaforte. E già sparano i cannoni segnalando di accostare. Dal naviglio son sbarcati; Guidon principe li invita, offre lor lauto banchetto e da loro vuol sapere: «In che cosa commerciate e per quale rotta andate?» Gli rispondon gli invitati: «Tutto il mondo abbiam girato, commerciamo zibellini e argentate volpi rare; ma finito è il nostro giro e puntiamo dritti a oriente, di Bujan oltre la terra, di Saltan al gran reame...» Ed il principe allor dice: «A voi sia propizio il viaggio, per l’Oceano ed il mare, di Saltan al gran reame; il mio omaggio a lui recate.» Parton gli ospiti, e Guidone dalla riva, rattristato, sta a guardarli scomparire; e sull’acqua in quel momento ricompare il bianco cigno. «Salve a te, principe caro! Perché mai sei cupo e uggioso? Cosa mai t’ha rattristato?» – chiede al principe l’uccello. Mestamente egli risponde: «Un assillo mi divora che di me s’è impadronito; io vorrei veder mio padre.» Dice il cigno: «È tutto qui? Senti allor: ti piacerebbe di seguire quella nave? Ecco, prence, sei zanzara.» Sbatte quindi forte l’ali, alza l’acqua con fragore e lo bagna tutto intero giù dal capo fino ai piedi. Or zanzara è diventato non più grande d’un puntino, ronza e vola sopra il mare e la nave ha già raggiunto, vi si posa zitto zitto e si cela in un anfratto.	Breezes o'er the ocean play, Speed a barque upon its way; Sails all spread, it skims the seas, Running swiftly 'fore the breeze. Sailors, merchants, crowd the deck, Marvel loud and crane their necks. Wondrous changes meet their view On an island which they knew! There, a golden city grand, Newly built, and fortress stand, Cannons with a mighty roar Bid the merchants put to shore. When the merchants land, Guidon Bids them be his guests anon; Feasts them first with meats and wit Then he says: "Now, masters mine– Tell me what you have for sale, Whither bound, and whence you hail?" Said the merchants: "If you please. We have sailed the seven seas; Costly furs, prince, were our ware. Silver fox and sables rare. Now our time is overstayed, East–due East–our course is laid, Past the Island of Buyan, Back to gracious Tsar Saltan." "Gentles," murmured Prince Guidon, "May fair breezes speed you on, And, when Tsar Saltan you see Bow down low to him for me." Here the merchants made their bows, And the prince, with pensive brows, Watched their ship put out from shore Till it could be seen no more. Suddenly, before Guidon Swam the graceful snow-white swan. "Greetings, my fair prince," said she– "Why are you so sad, tell me? Why are you so dismal, say, Like a gloomy, cloudy day?" "Grief is gnawing at my breast," Answered Prince Guidon, distressed. "I have only one desire– I should like to see my sire." "Is that all?" was her reply– "Listen–would you like to fly, Overtake that ship at sea? Why, then–a mosquito be!" Then she flapped her pinions two, Loudly thrashed the waters blue, Drenching him from head to toe Ere he could say yes or no. And he hovered, then and there, A mosquito, in the air. Buzzed, and flying rapidly, Overtook the ship at sea, Settled noiselessly, and stole Out of sight, into a hole.
Ветер весело шумит, Судно весело бежит Мимо острова Буяна, К царству славного Салтана, И желанная страна Вот уж издали видна. Вот на берег вышли гости; Царь Салтан зовет их в гости, И за ними во дворец Полетел наш удалец. Видит: весь сияя в злате, Царь Салтан сидит в палате На престоле и в венце С грустной думой на лице; А ткачиха с поварихой, С сватьей бабой Бабарихой, Около царя сидят И в глаза ему глядят. Царь Салтан гостей сажает За свой стол и вопрошает: «Ой вы, гости–господа, Долго ль ездили? куда? Ладно ль за морем, иль худо? И какое в свете чудо?» Корабельщики в ответ: «Мы объехали весь свет; За морем житье не худо, В свете ж вот какое чудо: В море остров был крутой, Не привальный, не жилой; Он лежал пустой равниной; Рос на нем дубок единый; А теперь стоит на нем Новый город со дворцом, С златоглавыми церквами, С теремами и садами, А сидит в нем князь Гвидон; Он прислал тебе поклон». Царь Салтан дивится чуду; Молвит он: «Коль жив я буду, Чудный остров навещу, У Гвидона погощу». А ткачиха с поварихой, С сватьей бабой Бабарихой, Не хотят его пустить Чудный остров навестить. «Уж диковинка, ну право, – Подмигнув другим лукаво, Повариха говорит, – Город у моря стоит! Знайте, вот что не безделка: Ель в лесу, под елью белка, Белка песенки поет И орешки всё грызет, А орешки не простые, Всё скорлупки золотые, Ядра – чистый изумруд; Вот что чудом–то зовут». Чуду царь Салтан дивится, А комар–то злится, злится – И впился комар как раз Тетке прямо в правый глаз. Повариха побледнела, Обмерла и окривела. Слуги, сватья и сестра С криком ловят комара. «Распроклятая ты мошка! Мы тебя!..» А он в окошко, Да спокойно в свой удел Через море полетел.	Soffia il vento lieve e allegro, corre allegro anche il vascello, di Bujan oltre la terra, di Saltan al gran reame, e la terra sospirata già si scorge di lontano. Son sbarcati i naviganti; Zar Saltan a sé li invita, e con loro nel palazzo s’introduce il nostro eroe. Vede, tutto d’or splendente, zar Saltan sedere in trono con il capo coronato ed il viso triste e cupo, mentre cuoca e tessitora, con la vecchia Babaricha, stan sedute a lui vicino e lo guardano negli occhi. Zar Saltan i naviganti ha invitato a mensa e chiede: «Voi signori, ospiti miei, quanto e dove navigaste? Com’è il mondo d’oltre mare? Che prodigi avete visto?» In risposta, i naviganti: «Tutto il mondo abbiam girato; oltre mare il mondo è bello, e un prodigio abbiam veduto: v’era in mare isola brulla, senza approdo e senza vita; era tutta piana e spoglia, una quercia in tutto v’era, mentre adesso su di essa sorge nuova una cittade, con palazzi e chiese d’oro, con giardini ed alte torri. Guidon principe vi regna che ti manda i suoi omaggi.» Zar Saltan si meraviglia. «Finché posso, – fa deciso, – veder voglio tal prodigio e far visita a Guidone.» Ma già cuoca e tessitora, con la vecchia Babaricha, sono pronte ad impedirgli di veder l’isola strana. «Rarità davvero grande, – fa la cuoca prontamente ammiccando con sarcasmo, – la città che sta sul mare! Ma sentite invece questa: v’è in un bosco un grande abete, e scoiattolo v’è sotto che vi canta canzoncine lesto noci rosicchiando; ma son noci non comuni il cui guscio è fatto d’oro e smeraldo hanno l’interno; questo sì ch’è un gran prodigio.» Zar Saltan si meraviglia, ma s’arrabbia la zanzara e va dritta a pizzicare l’occhio destro alla zietta. E la cuoca sbianca in volto, quasi sviene, e perde l’occhio. La sorella, vecchia e servi dan la caccia alla zanzara. «Se t’acchiappo, moscerino!...» Ma attraverso la finestra quello fugge, senza tema, sopra il mare al suo reame.	Merrily the breeze is singing, O'er the waves a ship is winging Past the Island of Buyan To the realm of Tsar Saltan. Now his longed-for land so dear Stands out in the distance, clear, Now the ship at anchor rests And the merchants, honored guests, Palacewards their footsteps make With our gallant in their wake. There, in regal raiment, sate Tsar Saltan in royal state. On his head–his jeweled crown; On his face–a pensive frown, While the royal cook, and weaver, And their mother, sly deceiver, Sitting on his left and right, Stared at him with all their might. Tsar Saltan, with royal grace, Gave the merchants each his place, Then he said: "Now, masters mine, Sailed you far across the brine? Are things well where you have been? What strange wonders have you seen?" Quoth the merchants: "If you please, We have sailed the seven seas; Peace reigns overseas, serene. There, we saw this wondrous scene: There's an island in the sea, Shores as steep as steep can be; Cheerless once, deserted, bare– Nothing but an oak grew there. Now it has a new-built city, Stately mansions, gardens pretty, Churches tall with domes of go Fair and wondrous to behold. Prince Guidon reigns there, and Sends his compliments to thee.' Here the tsar said, in amaze: "If but God prolong my days, I shall visit this strange isle, Guest with this Guidon a while." But the royal cook, and weaver, With their mother, sly deceiver, Did not wish to let their tsar See this wondrous isle so far. "What a wonder," quoth the cook, Winking at the others"Look: There's a city by the shore! Have you heard the like before? Here's a wonder, though, worth telling– There's a little squirrel dwelling In a fir tree; all day long, Cracking nuts, it sings a song. Nuts–most wondrous to behold! Every shell is solid gold; Kernels–each an emerald pure! That's a wonder, to be sure." Tsar Saltan thought this most curious, Our mosquito waxed most furious And, with his mosquito might, Stung his aunt's right eye, in spite. Turning pale, she swooned from pain– But her eye ne'er saw again. Sister, serving maids and mother, Chased him, tripping one another, Screamed: "You cursed insect, you! Only wait!" But he just flew Through a casement, o'erthe main, Swiftly to his own domain.
Снова князь у моря ходит, С синя моря глаз не сводит; Глядь – поверх текучих вод Лебедь белая плывет. «Здравствуй, князь ты мой прекрасный! Что ж ты тих, как день ненастный? Опечалился чему?« – Говорит она ему. Князь Гвидон ей отвечает: «Грусть–тоска меня съедает; Чудо чудное завесть Мне б хотелось. Где–то есть Ель в лесу, под елью белка; Диво, право, не безделка – Белка песенки поет, Да орешки всё грызет, А орешки не простые, Всё скорлупки золотые, Ядра – чистый изумруд; Но, быть может, люди врут». Князю лебедь отвечает: «Свет о белке правду бает; Это чудо знаю я; Полно, князь, душа моя, Не печалься; рада службу Оказать тебе я в дружбу». С ободренною душой Князь пошел себе домой; Лишь ступил на двор широкий – Что ж? под елкою высокой, Видит, белочка при всех Золотой грызет орех, Изумрудец вынимает, А скорлупку собирает, Кучки равные кладет И с присвисточкой поет При честном при всем народе: Во саду ли, в огороде. Изумился князь Гвидон. «Ну, спасибо, – молвил он, – Ай да лебедь – дай ей боже, Что и мне, веселье то же». Князь для белочки потом Выстроил хрустальный дом, Караул к нему приставил И притом дьяка заставил Строгий счет орехам весть. Князю прибыль, белке честь.	Torna al mare ancor Guidone, gli occhi mai di lì distoglie; e sull’acqua in quel momento ricompare il bianco cigno. «Salve a te, principe caro! Perché mai sei cupo e uggioso? Cosa mai t’ha rattristato?» – chiede al principe l’uccello. E Guidone gli risponde: «Un assillo mi divora; il portento dei portenti vorrei tanto possedere. V’è in un bosco un grande abete, e scoiattolo v’è sotto, gran prodigio, non sciocchezza, che vi canta canzoncine lesto noci rosicchiando; ma son noci non comuni il cui guscio è fatto d’oro e smeraldo hanno all’interno. Non vorrei che fosse fola.» Gli risponde allora il cigno: «No, è proprio tutto vero; so che esiste una tal cosa; e tu, principe mio caro, più non devi esserne triste; per l’affetto che ti porto ti farò questo servigio.» E con l’animo disteso torna il prence alla sua casa; ed appena giunto a corte oh, che vede? un alto abete, e scoiattolo v’è sotto che rosicchia noci d’oro e smeraldi fuor ne trae, mentre serba i gusci d’oro e ne fa due mucchi uguali, nel frattempo ancor fischietta alla gente lì raccolta: Nel giardino oppur nell’orto. Meraviglia, prova il prence. «Grazie, – dice – caro cigno. Possa Dio farti felice quanto tu m’hai fatto tale.» Di cristallo una casetta fa al prezioso animaletto, e vi pone sentinelle, e scrivàno a ben tenere delle noci esatto conto: vada al principe il profitto e l’onore all’animale.	Pensively Guidon once more Gazes seaward from the shore. Suddenly, before his sight Swam the graceful swan, snow-white. "Greetings, my fair prince," said she– "Why are you so sad, tell me? Why are you so dismal, say Like a gloomy, cloudy day?" "Grief is gnawing at my breast," Answered Prince Guidon, distressed– "There's a wonder, I confess, That I'm burning to possess. 'Tis a wonder well worth telling– Somewhere, there's a squirrel dwelling In a fir tree; all day long, Cracking nuts, it sings a song. Nuts, most wondrous, I am told; Every shell is solid gold, Kernels–each an emerald pure. But can I of this be sure?" Here the swan said in reply: "Yes–this rumor does not lie; Marvel not–though this may be Strange for you, 'tis not for me. Grieve not–I will gladly do This slight service, prince, for you." Home he sped with cheerful stride, Gained his palace courtyard wide. There, beneath a fir–behold!– Cracking nuts all made of gold, Emeralds left and right a-flinging, Sat that wonder-squirrel, singing: "Through the garden there she goes, Tripping on her dainty toes." With its tail the squirrel sweeps Shells and stones in tidy heaps, While a charmed and happy throng Listened to the squirrel's song. Struck with wonder, Prince Guidon Whispered softly: "Thank you, swan! God grant you felicity And such joy as you gave me." Then a squirrel's house he built. Crystal, glass, and silver gilt; Set a guard, a scribe as well, Who recorded every shell. Thus the prince's treasures grew, And the squirrel's glory too.
Ветер по морю гуляет И кораблик подгоняет; Он бежит себе в волнах На поднятых парусах Мимо острова крутого, Мимо города большого: Пушки с пристани палят, Кораблю пристать велят. Пристают к заставе гости; Князь Гвидон зовет их в гости, Их и кормит и поит И ответ держать велит: «Чем вы, гости, торг ведете И куда теперь плывете?» Корабельщики в ответ: «Мы объехали весь свет, Торговали мы конями, Всё донскими жеребцами, А теперь нам вышел срок – И лежит нам путь далек: Мимо острова Буяна, В царство славного Салтана...» Говорит им князь тогда: «Добрый путь вам, господа, По морю по Окияну К славному царю Салтану; Да скажите: князь Гвидон Шлет царю–де свой поклон».	Soffia il vento sopra il mare sospingendovi un vascello che, veloce sulle onde, corre corre a gonfie vele presso l’isola scoscesa, presso quella gran cittade. E già sparano i cannoni segnalando di accostare. Dal naviglio son sbarcati; Guidon principe li invita, offre lor lauto banchetto e da loro vuol sapere: «In che cosa commerciate e per quale rotta andate?» Gli rispondon gli invitati: «Tutto il mondo abbiam girato, commerciamo bei cavalli che dal Don noi preleviamo; ma finito è il nostro giro e lontano ce ne andremo: di Bujan oltre la terra, di Saltan al gran reale...» Ed il principe allor dice: «A voi sia propizio il viaggio per l’Oceano ed il mare, di Saltan al gran reame; e allo zar vogliate dire che gli mando i miei omaggi.»	Breezes o'er the ocean play Speed a barque upon its way; Sails all spread, it skims the seas, Running swiftly "fore the breeze Past a craggy island, where Stands a city, proud and fair. Cannons with a mighty roar Bid the merchants put to shore; When the merchants land, Guidon Bids them be his guests anon; Feasts them first with meats and wine, Then he says: "Now, masters mine– Tell me what you have for sale, Whither bound, and whence you hail?" Said the merchants: "If you please, We have sailed the seven seas, Selling horses, Prince Guidon– Stallions from the steppes of Don. We are overdue, you know, And we still have far to go– Past the Island of Buyan, Back to gracious Tsar Saltan." "Gentles," murmured Prince Guidon– "May fair breezes speed you on O'er the ocean, o'er the main, Back to Tsar Saltan again, When your gracious tsar you see, Give him compliments from me."
Гости князю поклонились, Вышли вон и в путь пустились. К морю князь – а лебедь там Уж гуляет по волнам. Молит князь: душа–де просит, Так и тянет и уносит... Вот опять она его Вмиг обрызгала всего: В муху князь оборотился, Полетел и опустился Между моря и небес На корабль – и в щель залез.	Da Guidon preso commiato se ne vanno i naviganti. Torna il principe alla riva e vi trova il bianco cigno che si muove sulle onde. Dice: «Ho l’animo in tormento, son di nuovo in patimento...» E di nuovo il cigno allora tutto quanto ben lo bagna, ed il principe si muta tutt’a un tratto in una mosca che, volando tra acqua e cielo, sulla nave va a posarsi.	Bowing low before him, they Left Guidon and sailed away. He, though, hastened to the shore, Where he met the swan once more, Told her that his heart was burning, For his sire, his soul was yearning... In the twinkling of an eye He became a tiny fly, And he flew across the sea Where, 'twixt sky and ocean, he Settled on the deck and stole Out of sight into a hole.
Ветер весело шумит, Судно весело бежит Мимо острова Буяна, В царство славного Салтана – И желанная страна Вот уж издали видна; Вот на берег вышли гости; Царь Салтан зовет их в гости, И за ними во дворец Полетел наш удалец. Видит: весь сияя в злате, Царь Салтан сидит в палате На престоле и в венце, С грустной думой на лице. А ткачиха с Бабарихой Да с кривою поварихой Около царя сидят, Злыми жабами глядят. Царь Салтан гостей сажает За свой стол и вопрошает: «Ой вы, гости–господа, Долго ль ездили? куда? Ладно ль за морем, иль худо, И какое в свете чудо?» Корабельщики в ответ: «Мы объехали весь свет; За морем житье не худо; В свете ж вот какое чудо: Остров на море лежит, Град на острове стоит С златоглавыми церквами, С теремами да садами; Ель растет перед дворцом, А под ней хрустальный дом; Белка там живет ручная, Да затейница какая! Белка песенки поет, Да орешки всё грызет, А орешки не простые, Всё скорлупки золотые, Ядра – чистый изумруд; Слуги белку стерегут, Служат ей прислугой разной – И приставлен дьяк приказный Строгий счет орехам весть; Отдает ей войско честь; Из скорлупок льют монету, Да пускают в ход по свету; Девки сыплют изумруд В кладовые, да под спуд; Все в том острове богаты, Изоб нет, везде палаты; А сидит в нем князь Гвидон; Он прислал тебе поклон». Царь Салтан дивится чуду. «Если только жив я буду, Чудный остров навещу, У Гвидона погощу». А ткачиха с поварихой, С сватьей бабой Бабарихой, Не хотят его пустить Чудный остров навестить. Усмехнувшись исподтиха, Говорит царю ткачиха: «Что тут дивного? ну, вот! Белка камушки грызет, Мечет золото и в груды Загребает изумруды; Этим нас не удивишь, Правду ль, нет ли говоришь. В свете есть иное диво: Море вздуется бурливо, Закипит, подымет вой, Хлынет на берег пустой, Разольется в шумном беге, И очутятся на бреге, В чешуе, как жар горя, Тридцать три богатыря, Все красавцы удалые, Великаны молодые, Все равны, как на подбор, С ними дядька Черномор. Это диво, так уж диво, Можно молвить справедливо!» Гости умные молчат, Спорить с нею не хотят. Диву царь Салтан дивится, А Гвидон–то злится, злится... Зажужжал он и как раз Тетке сел на левый глаз, И ткачиха побледнела: «Ай!» и тут же окривела; Все кричат: «Лови, лови, Да дави ее, дави... Вот ужо! постой немножко, Погоди...» А князь в окошко, Да спокойно в свой удел Через море прилетел.	Soffia il vento lieve e allegro, corre allegro anche il vascello di Bujan oltre la terra, di Saltan al gran reame, e la terra sospirata già si scorge di lontano. Son sbarcati i naviganti; zar Saltan a sé li invita, e con loro nel palazzo s’introduce il nostro eroe. Vede, tutto d’or splendente, zar Saltan sedere in trono con il capo coronato ed il viso triste e cupo. Tessitora e Babaricha con la cuoca ch’è ormai guercia, stan sedute a lui vicino come tre rospi maligni. Zar Saltan i naviganti ha invitato a mensa e chiede: «Voi signori, ospiti miei, quanto e dove navigaste? Com’è il mondo d’oltre mare? Che prodigi avete visto?» In risposta, i naviganti: «Tutto il mondo abbiam girato; oltre mare il mondo è bello, e un prodigio abbiam veduto: sorge un’isola sul mare su cui sta una gran cittade con palazzi e chiese d’oro, con giardini ed alte torri; nella reggia c’è un abete e una casa di cristallo, e scoiattolo ci vive ch’è mansueto e mattacchione! Esso canta canzoncine lesto noci rosicchiando; ma son noci non comuni il cui guscio è fatto d’oro e smeraldo hanno all’interno. Esso ha servi al suo servizio che lo servono a puntino. E scrivàno poi vi tiene delle noci l’esatto conto, e lo veglian guardie armate. Con quei gusci fan monete che nel mondo fan valere, gli smeraldi invece chiudon nei forzieri le fanciulle. Tutti quanti hanno ricchezza: niente izbe, sol palazzi. Guidon principe là regna che ti manda i suoi omaggi.» Zar Saltan si meraviglia. «Finché posso, – fa deciso, – veder voglio tal prodigio e far visita a Guidone.» Ma già cuoca e tessitora, con la vecchia Babaricha, sono pronte a impedirgli di veder l’isola strana. Ridacchiando con malizia fa allo zar la tessitrice: «Non v’è poi gran meraviglia! Che scoiattol roditore con smeraldi e pezzi d’oro si diverta a far mucchietti, questo no, non ci stupisce, sempre ammesso che sia vero. Ma c’è al mondo altro prodigio: s’alza il mare tempestoso e, in un ribollir di spuma, sulla nuda riva irrompe dilagando con fragore, e abbandona sulla spiaggia, come fuoco ribollente, trentatre guerrieri in armi, tutti belli, alti e possenti, forti, giovani e focosi, tutti uguali, ed in parata Černomor li guida in testa. Questo sì ch’è tal portento che ben merita parlarne!» Taccionn gli ospiti assennati, ché non voglion disputare. Zar Saltan si meraviglia, ma Guidone sente rabbia e, ronzando, centra dritto della zia l’occhio sinistro. Caccia un grido, impallidisce ed è guercia ormai anch’essa. Gridan tutti: «Dàgli, dàgli, piglia, piglia la dannata!... Ecco, aspetta, ora t’acchiappo...» Ma attraverso la finestra quella fugge, senza tema, sopra il mare al suo reame.	Merrily the breeze is singing, O'er the waves a ship is winging, Past the Island of Buyan, To the realm of Tsar Saltan, Now his longed-for land so dear, Stands out in the distance, clear, Now the ship at anchor rests, And the merchants, honored guests, Palacewards their footsteps make With our gallant in their wake. There, in regal raiment, sate Tsar Saltan in royal state. On his head–his jeweled crown, On his face–a' pensive frown, While the one-eyed cook, and weaver, And their mother, sly deceiver, Sit around the tsar and stare At him with a toad-like glare. Tsar Saltan, with royal grace, Gave the merchants each his place, Then he said: "Now, masters mine– Sailed you far across the brine? Are things well where you have been? What strange wonders have you seen?" Quoth the merchants: "If you please, We have sailed the seven seas; Peace reigns overseas, serene. There, we saw this wondrous scene: On an island, far away, Stands a city, grand and gay– Churches tall, with golden domes, Gardens green and stately homes; By the palace grows a fir In whose shade, O royal sir, Stands a crystal cage; and there Dwells a squirrel, strange and rare– Full of frolic; all day long, Cracking nuts, it sings a song, Nuts, most wondrous to behold– Every shell is solid gold, Kernels–each an emerald bright; Sentries guard it day and night, It has slaves, like any lord, Yes, and scribes each nut record. Troops in passing give salute With their martial drum and flute. Maidens store these gems away Under lock and key each day; Coins are minted from each shell, Coins with which they buy and sell. People live in plenty there, Not in huts, but mansions fair. Prince Guidon reigns there, and he Sends his compliments to thee." Here the tsar said, in amaze: "If but God prolong my days, I shall visit this strange isle Guest with this Guidon a while." But the cook, and royal weaver, With their mother, sly deceiver, Did not wish to let the tsar See this wondrous isle so far. And the weaver, smiling wryly, Thus addressed the tsar, most slyly: "Wherein lies this wonder, pray? Squirrels cracking nuts all day– Heaping emeralds, we're told, Left and right a-throwing gold! Nothing strange in this see I! Be this true, or but a lie, I know of a better wonder. Lo! The ocean swells in thunder, Surges with a mighty roar, Overflows a barren shore, Leaving, wonderful to see, Thirty stalwart knights and three, All in mail a-gleaming bright, Marching proudly left and right; Each one brave beyond compare, Tall of stature, young and fair, All alike beyond belief, Led by Chernomor, their chief. That's a wonder, now, for you, Marvelously strange, but true." Wisely, though, the guests were mute– They with her did not dispute. But the tsar waxed very curious, And Guidon waxed very furious, Fiercely buzzed and settled right On his aunt's left eye, in spite. Turning pale, she gave a cry– She was blinded in her eye. Screams of anger filled the air– "Catch it! kill that insect there! O you nasty insect, you!" But Guidon just calmly flew Through the casement, o'erthe main, Swiftly to his own domain.
Князь у синя моря ходит, С синя моря глаз не сводит; Глядь – поверх текучих вод Лебедь белая плывет. «Здравствуй, князь ты мой прекрасный! Что ты тих, как день ненастный? Опечалился чему?» – Говорит она ему. Князь Гвидон ей отвечает: «Грусть–тоска меня съедает – Диво б дивное хотел Перенесть я в мой удел». «А какое ж это диво?» – Где–то вздуется бурливо Окиян, подымет вой, Хлынет на берег пустой, Расплеснется в шумном беге, И очутятся на бреге, В чешуе, как жар горя, Тридцать три богатыря, Все красавцы молодые, Великаны удалые, Все равны, как на подбор, С ними дядька Черномор. Князю лебедь отвечает: «Вот что, князь, тебя смущает? Не тужи, душа моя, Это чудо знаю я. Эти витязи морские Мне ведь братья все родные. Не печалься же, ступай, В гости братцев поджидай».	Torna al mare ancor Guidone, gli occhi mai di lì distoglie; e sull’acqua in quel momento ricompare il bianco cigno. «Salve a te, principe caro! Perché mai sei cupo e uggioso? Cosa mai ti ha rattristato?» – chiede al principe l’uccello. E Guidone gli risponde: «Un assillo mi divora; il portento dei portenti vorrei tanto pel mio regno.» «Qual è mai questo prodigio?» «Non so dove, s’alza cupo quest’Oceano tempestoso, sulla nuda riva irrompe dilagando con fragore, e abbandona sulla spiaggia, come fuoco ribollente, trentatre guerrieri in armi, tutti belli, alti e possenti, forti, giovani e focosi, tutti uguali, ed in parata Černomor li guida in testa.» Gli risponde allora il cigno: «Solo questo ti rattrista? Or rallegrati, mio caro, io conosco tal prodigio: i guerrier dal mar sorgenti sono i miei fratelli cari, Quindi più non rattristarti: ti verranno a visitare.»	By the blue sea he is pacing, On the blue sea he is gazing. And once more, before his sight Swam the graceful swan, snow-white. "Greetings, my fair prince," said she, "Why are you so sad, tell me? Why are you so dismal, say, Like a gloomy, cloudy day?" "Grief is gnawing at my breast," Answered Prince Guidon, distressed– "There's a wonder, I confess, That I'm longing to possess," "Tell me then, what is this wonder?" "Somewhere swells the sea in thunder, Breakers surge, and with a roar, Sweeping o'er a barren shore, Leave behind, for all to see Thirty stalwart knights and three, All in mail a-gleaming bright, Marching proudly left and right; Each one brave beyond compare, Tall of stature, young and fair. All alike beyond belief, Led by Chernomor, their chief." In reply, the snow-white swan Murmured: "Is this all, Guidon? Wonder not– though this may be Strange for you, 'tis not for me, or these sea-knights, prince, are none But my brothers, every one. Do not grieve; go home and wait, Meet my brothers at your gate."
Князь пошел, забывши горе, Сел на башню, и на море Стал глядеть он; море вдруг Всколыхалося вокруг, Расплескалось в шумном беге И оставило на бреге Тридцать три богатыря; В чешуе, как жар горя, Идут витязи четами, И, блистая сединами, Дядька впереди идет И ко граду их ведет. С башни князь Гвидон сбегает, Дорогих гостей встречает; Второпях народ бежит; Дядька князю говорит: «Лебедь нас к тебе послала И наказом наказала Славный город твой хранить И дозором обходить. Мы отныне ежеденно Вместе будем непременно У высоких стен твоих Выходить из вод морских, Так увидимся мы вскоре, А теперь пора нам в море; Тяжек воздух нам земли». Все потом домой ушли. Ветер по морю гуляет И кораблик подгоняет; Он бежит себе в волнах На поднятых парусах Мимо острова крутого, Мимо города большого; Пушки с пристани палят, Кораблю пристать велят. Пристают к заставе гости. Князь Гвидон зовет их в гости, Их и кормит и поит И ответ держать велит: «Чем вы, гости, торг ведете? И куда теперь плывете?» Корабельщики в ответ: «Мы объехали весь свет; Торговали мы булатом, Чистым серебром и златом, И теперь нам вышел срок; А лежит нам путь далек, Мимо острова Буяна, В царство славного Салтана». Говорит им князь тогда: «Добрый путь вам, господа, По морю по Окияну К славному царю Салтану. Да скажите ж: князь Гвидон Шлет–де свой царю поклон».	Va Guidone, rinfrancato, e su un’alta torre sale a scrutare fisso il mare: tosto attorno l’acqua s’alza dilagando con fragore, e abbandona sulla spiaggia, come fuoco ribollente, trentatre guerrieri in armi. Ecco, avanzano ora a coppie e, la bianca chioma al vento, li precede il loro capo che in città ora li guida. Dalla torre Guidon scende, corre verso i cari amici, tutt’intorno accorre gente. Dice al prence il condottiero: «A te il cigno ci ha mandati e con forza ci ha ordinato di difender la cittade e di fare sorveglianza. Ogni giorno, d’ora innanzi puntualmente ci vedrai sotto l’alte mura tue uscir fuori dalle acque. Ci vedremo quindi presto, ma ora è tempo di rientrare perché l’aria ci fa danno.» E poi tutti se ne vanno. Soffia il vento sopra il mare sospingendovi un vascello che, veloce sulle onde, corre corre a gonfie vele presso quella gran cittade. E già sparano i cannoni segnalando di accostare. Dal naviglio sono sbarcati; Guidon principe li invita, offre lor lauto banchetto e da loro vuol sapere: «In che cosa commerciate e per quale rotta andate?» Gli rispondon gli invitati: «Tutto il mondo abbia girato, Oro e argento commerciamo ed acciaio di Damasco; ma finito è il nostro giro e lontano ce ne andremo: di Bujan oltre la terra, di Saltan al gran reale...» Ed il principe allor dice: «A voi sia propizio il viaggio per l’Oceano ed il mare, di Saltan al gran reame; e allo zar vogliate dire che gli mando i miei omaggi.»	He obeyed her cheerfully, Climbed his tower and scanned the seas Lo! the waters, with a roar. Seethed and swept the barren shore, Leaving, wonderful to see, Thirty stalwart knights and three, All in mail a-gleaming bright, Marching proudly left and right, Two by two; and Chernomor, Hoary-headed, went before, Leading them in martial state Right up to the city gate, Prince Guidon, with flying feet, Ran in haste his guests to greet; Crowds pressed round in unbelief. "Prince," proclaimed the hoary chief– "It is by the swan's request And, at her express behest, We have come from out the sea Your fair city's guards to be. Henceforth, from the ocean blue, We will always come to you Every day, on guard to stand By your lofty walls so grand. Now, however, we must go– We're not used to land, you know: We'll return, I promise you." And they disappeared from view. Breezes o'erthe ocean play Speed a barque upon its way; Sails all spread, it skims the seas, Running swiftly 'fore the breeze, Past a craggy island, where Stands a city, proud and fair. Cannons with a mighty roar Bid the merchants put to shore; When the merchants land, Guidon Bids them be his guests anon; Feasts them first with meat and wine, Then he says: "Now, masters mine– Tell me what you have for sale, Whither bound, and whence you hail?" Said the merchants: "If you please, We have sailed the seven seas; Swords of Damask steel we've sold, Virgin silver, too, and gold. Now we're overdue, you know, And we still have far to go– Past the Island of Buyan, Back to gracious Tsar Saltan," "Gentles," murmured Prince Guidon– "May fair breezes speed you on, O'er the ocean, o'er the main, Back to Tsar Saltan again. Yes, and when your tsar you see, Give him compliments from me."
Гости князю поклонились, Вышли вон и в путь пустились. К морю князь, а лебедь там Уж гуляет по волнам. Князь опять: душа–де просит... Так и тянет и уносит... И опять она его Вмиг обрызгала всего. Тут он очень уменьшился, Шмелем князь оборотился, Полетел и зажужжал; Судно на море догнал, Потихоньку опустился На корму – и в щель забился.	Da Guidon preso commiato, se ne vanno i naviganti. Torna il principe alla riva e vi trova il bianco cigno che si muove sulle onde. Dice: «Ho l’animo in tormento, son di nuovo in patimento...» E di nuovo il cigno allora tutto quanto ben lo bagna, ed il principe si muta tutt’a un tratto in calabrone che, ronzando mentre vola, quella nave in mar raggiunge e si posa sulla poppa.	Bowing low before him, they Left the prince and sailed away. He, though, hastened to the shore Where he met the swan once more; Told her that his heart was burning, For his sire, his soul was yearning... So she drenched him, head to toe. In a trice, he shrank, and lo! Ere or he could even gasp, He had turned into a wasp. Then he buzzed, and rapidly Overtook the ship at sea; Gently settled aft, and stole Out of sight into a hole.
Ветер весело шумит, Судно весело бежит Мимо острова Буяна, В царство славного Салтана, И желанная страна Вот уж издали видна. Вот на берег вышли гости. Царь Салтан зовет их в гости, И за ними во дворец Полетел наш удалец. Видит, весь сияя в злате, Царь Салтан сидит в палате На престоле и в венце, С грустной думой на лице. А ткачиха с поварихой, С сватьей бабой Бабарихой, Около царя сидят – Четырьмя все три глядят. Царь Салтан гостей сажает За свой стол и вопрошает: «Ой вы, гости–господа, Долго ль ездили? куда? Ладно ль за морем иль худо? И какое в свете чудо?» Корабельщики в ответ: «Мы объехали весь свет; За морем житье не худо; В свете ж вот какое чудо: Остров на море лежит, Град на острове стоит, Каждый день идет там диво: Море вздуется бурливо, Закипит, подымет вой, Хлынет на берег пустой, Расплеснется в скором беге – И останутся на бреге Тридцать три богатыря, В чешуе златой горя, Все красавцы молодые, Великаны удалые, Все равны, как на подбор; Старый дядька Черномор С ними из моря выходит И попарно их выводит, Чтобы остров тот хранить И дозором обходить – И той стражи нет надежней, Ни храбрее, ни прилежней. А сидит там князь Гвидон; Он прислал тебе поклон». Царь Салтан дивится чуду. «Коли жив я только буду, Чудный остров навещу И у князя погощу». Повариха и ткачиха Ни гугу – но Бабариха Усмехнувшись говорит: «Кто нас этим удивит? Люди из моря выходят И себе дозором бродят! Правду ль бают, или лгут, Дива я не вижу тут. В свете есть такие ль дива? Вот идет молва правдива: За морем царевна есть, Что не можно глаз отвесть: Днем свет божий затмевает, Ночью землю освещает, Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит. А сама–то величава, Выплывает, будто пава; А как речь–то говорит, Словно реченька журчит. Молвить можно справедливо, Это диво, так уж диво». Гости умные молчат: Спорить с бабой не хотят. Чуду царь Салтан дивится – А царевич хоть и злится, Но жалеет он очей Старой бабушки своей: Он над ней жужжит, кружится – Прямо на нос к ней садится, Нос ужалил богатырь: На носу вскочил волдырь. И опять пошла тревога: «Помогите, ради бога! Караул! лови, лови, Да дави его, дави... Вот ужо! пожди немножко, Погоди!..» А шмель в окошко, Да спокойно в свой удел Через море полетел.	Soffia il vento lieve e allegro, corre allegro anche il vascello di Bujan oltre la terra, di Saltan al gran reame, e la terra sospirata già si scorge di lontano. Son sbarcati i naviganti; zar Saltan a sé li invita, e con loro nel palazzo si introduce il nostro eroe. Vede, tutto d’or splendente zar Saltan sedere in trono con il capo coronato ed il viso triste e cupo. E lì cuoca e tessitora, con la vecchia Babaricha, stan sedute a lui vicino e in tre guardan con quattr’occhi. Zar Saltan i naviganti ha invitato a mensa, e chiede: «Voi signori, ospiti miei, quanto e dove navigaste? com’è il mondo d’oltre mare? che prodigi avete visto? In risposta, i naviganti: «Tutto il mondo abbiam girato; oltre mare il mondo è bello e un prodigio abbiam veduto: sorge un’isola sul mare su cui sta una gran cittade e ogni dì portento avviene: s’alza il mare tempestoso e, in un ribollir di spuma, sulla nuda riva irrompe dilagando con fragore, e abbandona sulla spiaggia, come fuoco ribollente, trentatre guerrieri in armi, tutti belli, alti e possenti, forti giovani e focosi, tutti uguali, ed in parata Černomor li guida in testa e con loro esce dal mare e li porta in doppia fila a vegliar sulla cittade pattugliando il lungo e in largo. Non v’è al mondo guardia armata più fidata o valorosa. Guidon principe là regna che ti manda i suoi omaggi.» Zar Saltan si meraviglia. «Finché posso, – fa deciso, – veder voglio tal prodigio e far visita a Guidone.» Zitte, cuoca e tessitora, ma la vecchia Babaricha sogghignando dice pronta: «Non v’è poi gran meraviglia che esca gente fuor dal mare per montar di sentinella! Sempre ammesso che sia vero; gran portento non mi pare, che succedan tali cose. Ecco invece un gran prodigio: oltre mar è principessa che non puoi levarne gli occhi, che di giorno oscura il sole e rischiara il mondo a notte. Ha la luna fra le trecce e una stella accesa in fronte; essa è bella e maestosa; del pavone ha l’andatura. La sua voce, quando parla, è un sussurro di ruscello. Questo sì ch’è tal portento che ben merita parlarne!» Taccion gli ospiti assennati, ché non voglion disputare. Zar Saltan si meraviglia, ma Guidone sente rabbia; però prova compassione e alla nonna gli occhi salva: vola e ronza un poco intorno, poi sul naso le si siede e lo punge con gran forza provocando un bel gonfiore. Gran trambusto scoppia ancora: «Per amor del cielo, aiuto! piglia, piglia! dàgli, dàgli! dàgli, piglia quel dannato!... Ecco, aspetta, ora t’acchiappo...» Ma attraverso la finestra quello fugge, senza tema, sopra il mare al suo reame.	Merrily the breeze is singing, O'erthe waves a ship is winging Past the Island of Buyan To the realm of Tsar Saltan. Now his longed-for land so dear Stands out in the distance, clear. Now the ship at anchor rests, And the merchants, honored guests Palacewards their footsteps make With our gallant in their wake. There, in regal raiment, sate Tsar Saltan in royal state. On his head–his jeweled crown, On his face–a pensive frown, Near him–royal cook, and weaver And their mother, sly deceiver. With four eyes, though they be three, Stare at him voraciously. Tsar Saltan, with royal grace, Gave the merchants each his place. Then he said: "Now, masters mine– Sailed you far across the brine? Are things well where you have been? What strange wonders have you seen?" Quoth the merchants: "If you please, We have sailed the seven seas; Peace reigns overseas, serene, There we saw this wondrous scene: There's an island far away– On this isle–a city gay; There, each dawn brings in new wonders: There, the ocean swells and thunders, Breakers, with a mighty roar, Foaming, flood its barren shore, Leaving, wonderful to see, Thirty stalwart knights and three All in mail a-gleaming bright Marching proudly left and right, Each one brave beyond compare Tall of stature, young and fair, All alike beyond belief; Hoary Chernomor, their chief, Marches with them from the deep, Counts them off, by twos, to keep Guard of this fair isle; and they Cease patrol nor night nor day. Nor can you find guards so true, Vigilant and fearless, too. Prince Guidon reigns there, and he Sends his compliments to thee." Here the tsar said, in amaze: "If but God prolong my days, I shall visit this strange isle, Guest with this Guidon a while." Silent were the cook and weaver. But their mother, sly deceiver, Said, as she smiled crookedly: "You may think this strange–not we! Fancy! Idle mermen play Sentry–go on land all day! Be this true, or but a lie, Nothing strange in this see I– Stranger things exist, mark you– This report, though, is quite true: There's a young princess, they say, That she charms all hearts away. Brighter than the sun at noon, She outshines the midnight moon, In her braids a crescent beams, On her brow, a bright star gleams. She herself is sweet of face. Full of majesty and grace. When she speaks, her voice doth seem Like the music of a stream. That's a wonder, now, for you– Marvelously strange, but true." Wisely, though, the guests prefer Not to bandy words with her. Tsar Saltan, he waxed most curious, Our tsarevich waxed most furious, But decided that he'd spare Granny's eyes for her gray hair. Buzzing like a bumble-bee, Round his granny circled he, Stung her nose with all his might, Raising blisters red and white. Panic once more filled the air: "Murder! catch that insect there! Help! O don't you let it go! Catch it!–hold it!–kill it!–O! O, you nasty insect, you! Just you wait!" Guidon, though, flew Through the casement, o'erthe main Back to his domain again.
Князь у синя моря ходит, С синя моря глаз не сводит; Глядь – поверх текучих вод Лебедь белая плывет. «Здравствуй, князь ты мой прекрасный! Что ж ты тих, как день ненастный? Опечалился чему?» – Говорит она ему. Князь Гвидон ей отвечает: «Грусть–тоска меня съедает: Люди женятся; гляжу, Неженат лишь я хожу». – А кого же на примете Ты имеешь? – «Да на свете, Говорят, царевна есть, Что не можно глаз отвесть. Днем свет божий затмевает, Ночью землю освещает – Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит. А сама–то величава, Выступает, будто пава; Сладку речь–то говорит, Будто реченька журчит. Только, полно, правда ль это?» Князь со страхом ждет ответа. Лебедь белая молчит И, подумав, говорит: «Да! такая есть девица. Но жена не рукавица: С белой ручки не стряхнешь, Да за пояс не заткнешь. Услужу тебе советом – Слушай: обо всем об этом Пораздумай ты путем, Не раскаяться б потом». Князь пред нею стал божиться, Что пора ему жениться, Что об этом обо всем Передумал он путем; Что готов душою страстной За царевною прекрасной Он пешком идти отсель Хоть за тридевять земель. Лебедь тут, вздохнув глубоко, Молвила: «Зачем далёко? Знай, близка судьба твоя, Ведь царевна эта – я». Тут она, взмахнув крылами, Полетела над волнами И на берег с высоты Опустилася в кусты, Встрепенулась, отряхнулась И царевной обернулась: Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит; А сама–то величава, Выступает, будто пава; А как речь–то говорит, Словно реченька журчит. Князь царевну обнимает, К белой груди прижимает И ведет ее скорей К милой матушки своей. Князь ей в ноги, умоляя: «Государыня–родная! Выбрал я жену себе, Дочь послушную тебе, Просим оба разрешенья, Твоего благословенья: Ты детей благослови Жить в совете и любви». Над главою их покорной Мать с иконой чудотворной Слезы льет и говорит: «Бог вас, дети, наградит». Князь не долго собирался, На царевне обвенчался; Стали жить да поживать, Да приплода поджидать.	Torna al mare ancor Guidone, gli occhi mai di lì distoglie; e sull’acqua in quel momento ricompare il bianco cigno. «Salve a te, principe caro! Perché mai sei cupo e uggioso? Cosa mai t’ha rattristato?» – chiede al principe l’uccello. E Guidone gli risponde: «Un assillo mi divora; tutti quanti prendon moglie ed io solo non ho sposa.» «Qual partito avresti in mente?» «Dicon che vi sia nel mondo, non so dove, principessa che non puoi levarne gli occhi, che di giorno oscura il sole e rischiara il mondo a notte. Ha la luna fra le trecce e una stella accesa in fronte; essa è bella e maestosa: del pavone ha l’andatura. La sua voce, quando parla, è un sussurro di ruscello. Sol non so se sia poi vero.» Ed attende tutto ansioso. Tace un poco il bianco cigno, ben riflette, poi risponde: «Sì, una tal fanciulla esiste. Ma una sposa non è un guanto che di man ti puoi sfilare e disporne a piacimento. Ecco a te il consiglio mio: su codeste tue intenzioni pensa bene e ben rifletti, che non debba poi pentirti.» E Guidon prende a giurare che per lui il tempo è giunto di sposarsi senza indugio, che su tutto ha riflettuto, che è disposto di gran cuore per cercare la divina ad andare in capo al mondo. Ed il cigno allor sospira: «Perché mai così lontano? È vicina la tua sorte; Sono io, la principessa.» Ed allor apre le ali, si solleva sopra l’onde e dall’alto, sulla riva va a posarsi tra gli arbusti; si riscuote, si trasforma, principessa si rivela; ha la luna fra le trecce e una stella accesa in fronte; essa è bella e maestosa: del pavone ha l’’andatura. La sua voce, quando parla, è un sussurro di ruscello. E l’abbraccia già Guidone ed al petto se la stringe. Poi la porta in tutta fretta dall’amata madre cara. Le si getta ai piedi e prega: «O sovrana genitrice! Ecco, ho scelto la mia sposa, ti sarà figlia devota. Noi chiediamo il tuo permesso e la tua benedizione. Tu concedi che viviamo in concordia ed in amore!» E sul capo ecco protende lor la madre sacra icòna e piangendo benedice: «Dio v’assista, miei figlioli!» Più non perde tempo il prence e s’ammoglia senza indugio. Lieta ad essi vita scorre nell’attesa della prole.	By the sea, the prince now paces, On the blue sea now he gazes, Suddenly, before Guidon Swam the graceful snow-white swan. "Greetings, my fair prince," said she "Why are you so sad, tell me? Why are you so dismal, say, Like a gloomy, cloudy day?" "Grief is gnawing at my breast," Answered Prince Guidon, distressed "Every youth has his own bride– Only I unmarried bide." "Who is she you wish to wed? Tell me, now." Guidon then said: "There's a fair princess; they say That she charms both young and old– Brighter than the sun at noon, She outshines the midnight moon; In her braids, a crescent beams, On her brow, a bright star gleams. She herself is sweet of face, Full of majesty and grace. When she speaks, her sweet voice seems Like the flow of tinkling streams. Is this true, though, or a lie?" Anxiously, he waits reply. Silently, the snow-white swan Pondered; then she said: "Guidon– Yes–this maiden I can find; But a wife's no mitten, mind, From your lily hand to cast, Or unto your belt make fast; Listen now to my advice: Weigh this matter well–think twice, So that on your marriage morrow You do not repent in sorrow." Here Guidon with ardor swore That he'd thought of this before; That 'twas high time he was married, Too long single had he tarried; That for this princess so fair He would any perils dare, Sacrifice his very soul, Barefoot, walk right to the pole. Sighing thoughtfully, the swan Murmured: "Why so far, Guidon? Know, your future bride is here– I am that princess, my dear." Then she spread her wings, to soar O'er the waves towards the shore. There, amid a clump of trees, Folded them with graceful ease, Shook herself, and then and there Turned into a maiden fair– In her braids, a crescent beamed, On her brow, a bright star gleamed; She was sweet in form and face, Full of majesty and grace. When she spoke, her sweet voice seemed Like the flow of tinkling streams. He embraced the fair princess, Folded her unto his breast. Hand in hand with her he sped To his mother dear, and said, Falling on his bended knees: "Mother darling– if you please, I have chosen me a bride– She will be your love and pride, Your consent we crave to wed, And your blessing, too," he said– "Bless our marriage, so that we Live in love and harmony." O'er the kneeling pair, she stands, Holy icon in her hands, Smiling through her happy tears, Saying: "God bless you, my dears." Prince Guidon did not delay– They were married that same day, Settled down, a happy pair, Lacking nothing but an heir.
Ветер по морю гуляет И кораблик подгоняет; Он бежит себе в волнах На раздутых парусах Мимо острова крутого, Мимо города большого; Пушки с пристани палят, Кораблю пристать велят. Пристают к заставе гости. Князь Гвидон зовет их в гости, Он их кормит и поит И ответ держать велит: «Чем вы, гости, торг ведете И куда теперь плывете?» Корабельщики в ответ: «Мы объехали весь свет, Торговали мы недаром Неуказанным товаром; А лежит нам путь далек: Восвояси на восток, Мимо острова Буяна, В царство славного Салтана». Князь им вымолвил тогда: «Добрый путь вам, господа, По морю по Окияну К славному дарю Салтану; Да напомните ему, Государю своему: К нам он в гости обещался, А доселе не собрался – Шлю ему я свой поклон». Гости в путь, а князь Гвидон Дома на сей раз осталс И с женою не расстался.	Soffia il vento sopra il mare sospingendovi un vascello che, veloce sulle onde, corre corre a gonfie vele presso l’isola scoscesa, presso quella gran cittade. E già sparano i cannoni segnalando di accostare. Dal naviglio son sbarcati; Guidon principe li invita, offre lor lauto banchetto e da loro vuol sapere: «In che cosa commerciate e per quale rotta andate?» Gli rispondon gli invitati: «Tutto il mondo abbiam girato commerciando un po’ ogni cosa e traendone profitto. Or lontano ce ne andremo ritornando verso oriente, di Bujan oltre la terra, di Saltan al gran reame.» Ed il principe allor dice: «A voi sia propizio il viaggio per l’Oceano ed il mare, di Saltan al gran reame; e vi prego ricordare al sovrano vostro amato che promise visitarci, ma che ancor non ci ha degnati, e gli mando i miei omaggi.» Se ne vanno i naviganti, mentre il prence questa volta resta a casa con la sposa.	Breezes o'er the ocean play, Speed a barque upon its way; Sails all spread, it skims the seas, Running swiftly 'fore the breeze, Past a craggy island, where Stands a city proud and fair. Cannons with a mighty roar Bid the merchants put to shore, When the merchants land, Guidon Bids them be his guests anon; Feasts them first with meat and wine, Then he says: "Now, masters mine– Tell me what you have for sale, Whither bound and whence you hail?" Said the merchants: "If you please, We have sailed the seven seas, Contraband, prince, was our ware, And our profits– rich and rare, We have far to travel yet– Homewards– East– our course is set, Past the Island of Buyan, Back to gracious Tsar Saltan." "Gentles," murmured Prince Guidon– "May fair breezes speed you on, O'er the ocean, o'er the main, Back to Tsar Saltan again. Pray remind your tsar from me, That his gracious majesty Said he'd visit us some day: We regret his long delay. Give him my regards." Thereon Off the merchants went. Guidon This time stayed with his fair bride, Never more to leave her side.
Ветер весело шумит, Судно весело бежит Мимо острова Буяна К царству славного Салтана, И знакомая страна Вот уж издали видна. Вот на берег вышли гости. Царь Салтан зовет их в гости. Гости видят: во дворце Царь сидит в своем венце, А ткачиха с поварихой, С сватьей бабой Бабарихой, Около царя сидят, Четырьмя все три глядят. Царь Салтан гостей сажает За свой стол и вопрошает: «Ой вы, гости–господа, Долго ль ездили? куда? Ладно ль за морем, иль худо? И какое в свете чудо?» Корабельщики в ответ: «Мы объехали весь свет; За морем житье не худо, В свете ж вот какое чудо: Остров на море лежит, Град на острове стоит, С златоглавыми церквами, С теремами и садами; Ель растет перед дворцом, А под ней хрустальный дом; Белка в нем живет ручная, Да чудесница какая! Белка песенки пое Да орешки всё грызет; А орешки не простые, Скорлупы–то золотые, Ядра – чистый изумруд; Белку холят, берегут. Там еще другое диво: Море вздуется бурливо, Закипит, подымет вой, Хлынет на берег пустой, Расплеснется в скором беге, И очутятся на бреге, В чешуе, как жар горя, Тридцать три богатыря, Все красавцы удалые, Великаны молодые, Все равны, как на подбор – С ними дядька Черномор. И той стражи нет надежней, Ни храбрее, ни прилежней. А у князя женка есть, Что не можно глаз отвесть: Днем свет божий затмевает, Ночью землю освещает; Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит. Князь Гвидон тот город правит, Всяк его усердно славит; Он прислал тебе поклон, Да тебе пеняет он: К нам–де в гости обещался, А доселе не собрался».	Soffia il vento lieve e allegro, corre allegro anche il vascello di Bujan oltre la terra, di Saltan al gran reame e la terra conosciuta già si scorge di lontano. Son sbarcati i naviganti; zar Saltan a sé li invita. Vedon quelli nella reggia zar Saltan sedere in trono. E lì cuoca e tessitora, con la vecchia Babaricha, stan sedute a lui vicino e in tre guardan con quattr’occhi. Zar Saltan i naviganti ha invitato a mensa, e chiede: «Voi signori, ospiti miei, quanto e dove navigaste? Com’è il mondo d’oltre mare? Che prodigi avete visto?» In risposta, i naviganti: «Tutto il mondo abbiam girato; oltre mare il mondo è bello e un prodigio abbiam veduto: sorge un’isola sul mare su cui sta una gran cittade con palazzi e chiese d’oro, con giardini ed alte torri; nella reggia v’è un abete e una casa di cristallo, e scoiattolo ci vive ch’è mansueto e mattacchione! Esso canta canzoncine lesto noci rosicchiando; ma son noci non comuni il cui guscio è fatto d’oro e smeraldo hanno all’interno; di lui hanno grande cura. E c’è là un altro prodigio: s’alza il mare tempestoso e, in un ribollir di spuma, sulla nuda riva irrompe dilagando con fragore, e abbandona sulla spiaggia, come fuoco ribollente, trentatre guerrieri in armi, tutti belli, alti e possenti, forti, giovani e focosi, tutti uguali, ed in parata Černomor li guida in testa. Non v’è al mondo guardia armata più fidata e valorosa. Ed il principe ha tal moglie che non puoi levarne gli occhi, che di giorno oscura il sole e rischiara il mondo a notte. Ha la luna fra le trecce e una stella accesa in fronte. Guidon principe là regna a cui tutti rendon gloria; e ti manda i suoi omaggi ma un rimprovero ti muove: promettesti visitarlo, ma tu ancor non l’hai degnato.»	Merrily the breeze is singing, O'er the waves a ship is winging Past the Island of Buyan To the realm of Tsar Saltan. Now his longed-for land, so dear, Stands out in the distance, clear. Now each merchant is the guest Of the tsar, by his behest. On his royal throne of state, Crowned in glory, there he sate, While the royal cook, and weaver, And their mother, sly deceiver, With four eyes, though they be three, Stared at him voraciously. Tsar Saltan, with royal grace, Gave the merchants each his place. Then he said: "Now, masters mine– Sailed you far across the brine? Are things well where you have been? What strange wonders have you seen?" Quoth the merchants: "If you please, We have sailed the seven seas. Peace reigns overseas, serene. There, we saw this wondrous scene: On an island, far away, Stands a city grand and gay– Churches tall with golden domes, Gardens green, and stately homes. Near its palace grows a fir In whose shade, O royal sir, Stands a crystal house; and there Dwells a squirrel strange and rare, Full of frolic; all day long, Cracking nuts, its sings a song. Nuts, most wondrous to bekold– Shells of purest yellow gold, All its kernels– emeralds bright. Sentries guard it day and night. There we saw another wonder– Every morn, the breakers thunder And the waves, with mighty roar, Overflow the barren shore, Leaving, wonderful to see, Thirty stalwart knights and three. Each one brave beyond compare, Tall of stature, young and fair. All in mail a-gleaming bright, Marching proudly left and right: All alike beyond belief, Led by Chernomor, their chief. Nor will you find guards so true, Vigilant and fearless, too. Prince Guidon reigns there in glory, He is praised in song and story. And his wife is fair, O sire– Gaze on her–you'll never tire. Brighter than the sun at noon, She outshines the midnight moon; In her braids, a crescent beams, On her brow, a bright star gleams. Prince Guidon sends his respects, Bade us say he still expects You to visit him one day And regrets your long delay."
Тут уж царь не утерпел, Снарядить он флот велел. А ткачиха с поварихой, С сватьей бабой Бабарихой, Не хотят царя пустить Чудный остров навестить. Но Салтан им не внимает И как раз их унимает: «Что я? царь или дитя? – Говорит он не шутя: – Нынче ж еду!» – Тут он топнул, Вышел вон и дверью хлопнул.	Qui lo zar più non pazienta e la flotta fa approntare. Ma ecco cuoca e tessitora, con la vecchia Babaricha, sono pronte ad impedirgli di veder l’isola strana. Ma Saltan più non dà retta e dà loro sulla voce: «Che son dunque? zar o bimbo? – dice fiero con cipiglio, – Voglio andare!» – e pesta i piedi e la porta sbatte uscendo.	All impatient, Tsar Saltan Gave command his fleet to man, But the royal cook, and weaver, And their mother, sly deceiver, Did their best to keep their tsar From this wondrous isle so far. He, to their persuasions deaf, Bade the women hold their breath. "I'm your tsar and not a child!" Shouted he in passion wild– "We will sail today. No more!" Stamped his foot and slammed the door.
Под окном Гвидон сидит, Молча на море глядит: Не шумит оно, не хлещет, Лишь едва, едва трепещет, И в лазоревой дали Показались корабли: По равнинам Окияна Едет флот царя Салтана. Князь Гвидон тогда вскочил, Громогласно возопил: «Матушка моя родная! Ты, княгиня молодая! Посмотрите вы туда: Едет батюшка сюда». Флот уж к острову подходит. Князь Гвидон трубу наводит: Царь на палубе стоит И в трубу на них глядит; С ним ткачиха с поварихой, С сватьей бабой Бабарихой; Удивляются оне Незнакомой стороне. Разом пушки запалили; В колокольнях зазвонили; К морю сам идет Гвидон; Там царя встречает он С поварихой и ткачихой, С сватьей бабой Бабарихой; В город он повел царя, Ничего не говоря.	Sta Guidone alla finestra, in silenzio scruta i mare: e silente è il mare anch’esso, non si muove, freme appena; sull’azzurro, da lontano, ecco spuntano le navi: sull’Oceano, distesa, di Saltan la flotta avanza. E Guidone presto s’alza annunciando a tutta voce: «Madre mia amata e cara! Tu, diletta principessa! Su, guardate l’orizzonte: sta arrivando alfin mio padre.» Giunta è all’isola la flotta, Guidon punta il cannocchiale: zar Saltan sta sulla tolda anche lui col cannocchiale. Con lui cuoca e tessitora, e la vecchia Babaricha, son stupite dal prodigio del paese nuovo e ignoto. I cannoni sparan salve e risuonan le campane; or Guidone si fa a riva per ricevere suo padre e anche cuoca e tessitora con la vecchia Babaricha. In città lo zar conduce, ma di nulla ancor gli parla.	From his casement, silently, Prince Guidon gazed at the sea. Scarce a ripple stirred the deep As it sighed as though in sleep. On the far horizon blue Sails came one by one in view. Tsar Saltan's fleet, at long last, O'er the seas was sailing fast. At this sight, Guidon rushed out, Uttering a mighty shout: "Mother dear, come hither, do– You, my fair princess, come too– Only look out yonder–there Sails my father, I declare!" Through his spyglass, Prince Guidon Sees the royal fleet sail on; While on deck, his father stands, Spyglass also in his hands. With him are the cook, and weaver, And their mother, sly deceiver; Wonder in their gaze, they stare At this isle so strange and fair. In salute the cannons roared, Carols sweet from belfries soared. To the shore Guidon then ran, There to welcome Tsar Saltan, And the royal cook, and weaver, And their mother, sly deceiver. Citywards the tsar led he– Not a single word said he.
Все теперь идут в палаты: У ворот блистают латы, И стоят в глазах царя Тридцать три богатыря, Все красавцы молодые, Великаны удалые, Все равны, как на подбор, С ними дядька Черномор. Царь ступил на двор широкой: Там под елкою высокой Белка песенку поет, Золотой орех грызет, Изумрудец вынимает И в мешечек опускает; И засеян двор большой Золотою скорлупой. Гости дале – торопливо Смотрят – что ж? княгиня – диво: Под косой луна блестит, А во лбу звезда горит; А сама–то величава, Выступает, будто пава, И свекровь свою ведет. Царь глядит – и узнает... В нем взыграло ретивое! «Что я вижу? что такое? Как!» – и дух в нем занялся... Царь слезами залился, Обнимает он царицу И сынка, и молодицу, И садятся все за стол; И веселый пир пошел. А ткачиха с поварихой, С сватьей бабой Бабарихой, Разбежались по углам; Их нашли насилу там. Тут во всем они признались, Повинились, разрыдались; Царь для радости такой Отпустил всех трех домой. День прошел – царя Салтана Уложили спать вполпьяна. Я там был; мед, пиво пил – И усы лишь обмочил.	Entran tutti nel palazzo: alla porta, risplendenti dello zar davanti agli occhi, trentatre guerrieri in armi, tutti belli, alti e possenti, forti, giovani e focosi, tutti uguali, ed in parata Černomor li guida in testa. Or lo zar è entrato a corte e lì, sotto ad alto abete, lo scoiattolo cantando noci d’oro lesto rode, fuor ne cava gli smeraldi e li getta in una sacca, per la corte sono sparsi gusci d’oro in abbondanza. Vanno avanti in tutta fretta, ecco, appar la principessa: ha la luna fra le trecce e una stella accesa in fronte; essa è bella e maestosa: del pavone ha l’andatura; e la suocera accompagna. Or lo zar la riconosce ed i cuor gli balza in petto: «Che mai vedon gli occhi miei?» Il respiro gli vien meno... Dalle lacrime acciecato egli abbraccia la zarina, il figliolo e la sua sposa; tutti siedon poi a mensa lietamente banchettando. Però cuoca e tessitora e la vecchia Babaricha da ogni parte scappan via; ma scovate alfine a forza, tutto quanto hanno confessato tra le lacrime e i singhiozzi; per la gioia ritrovata lo zar salve le licenzia. Zar Saltan si ritirò quella sera alquanto brillo. C’ero: bevvi miele e birra da bagnarci i baffi appena.	Now the palace came in sight, Sentries, clad in armor bright. Tsar Saltan looked on to see Thirty stalwart knights and three– Each one brave beyond compare, Tall of stature, young and fair, All alike beyond belief, Led by Chernomor, their chief. Then he reached the courtyard wide, Where a lofty fir he spied. In its shadow–lo, behold, Cracking nuts of solid gold, Sat a little squirrel, singing, Emeralds into sacklets flinging. Golden nutshells lay around On the spacious courtyard ground. Further on the guests now press, Meet the wonderful princess: In her braids, a crescent beams, On her brow, a bright star gleams; She is sweet of form and face, Full of majesty and grace, Tsar Saltan's own wife beside her. He gazed on and recognized her. And his heart began to leap, "Am I dreaming in my sleep?" Gasped the tsar in stark surprise, Tears a-streaming from his eyes, He embraced his wife in pride, Kissed his son, his son's fair bride; Then they all sat down to feast Where their laughter never ceased, While the cook, and royal weaver, And their mother, sly deceiver, Fled and hid beneath the stairs But were dragged out by their hairs. Weeping, each her crimes confessed, Begged forgiveness, beat her breast. So the tsar, in his great glee Sent them home across the sea, Late at night, with tipsy head, Tsar Saltan was put to bed. I drank beer and mead there–yet Only got my whiskers wet.


_________________________________________
FIABA DELLO ZAR SALTAN, FIABA DELL'AUGEL BELVERDE E NOVELLA DI GRISELDA	Questo poema rinarra la fiaba dell'Augel Belverde, difusa in tutta Europa, della quale Fabulando. Carta fiabesca della successione comprende diverse varianti, tutte accessibili dalla Carta del quadrante impossibile nord-sud-est-ovest. Dalla carta si accede a una nota esplicativa del Quadrante impossibile di Fabulando, nella quale comprendiamo le fiabe del tipo Augel Belverde. La prima versione che ci è pervenuta dell'Augel Belverde è nelle Piacevoli notti di Giovan Francesco Straparola (1553), https://www.fairitaly.eu/joomla/Fabulando/Augel-belverde/mobile/index.html. Si trova inoltre nella versione di Antoine Galland, ultimo volume delle Mille et une nuits. I diari di Galland indicano la fonte in Hanna, maronita di Aleppo: L'oiseau Bulbul Hezar (Histoire de deux sœur jalouses de leur cadette): https://www.fairitaly.eu/joomla/Fabulando/Bulbul-hezar/mobile/index.html. Da approfomdire le interessanti analogie tra la novella di Griselda - altrettanto diffusa in tutta Europa a partire dal Decameron, già quando Boccaccio era ancora in vita, Vedi anche, in questo sito: La fontana che brila, l'albaro che canta e L'ucelin Belverde (Veneto, 1991) Griselda, la centesima novella del Decameron.

_________________________________________
RIFERIMENTI
Testo originale	https://ilibrary.ru/text/455/p.1/index.html; ultimo accesso 15 febbraio 2024.

Traduzione italiana	Traduzione italiana accessible al 3 giugno 2017: https://www.larici.it/culturadellest/letteratura/puskin/puskin_zar_saltan.pdf; non più accessibile al 15/02/2024.

Traduzione inglese	Louis Kellikoff, for Marxist.org in December 2001. https://www.marxists.org/subject/art/literature/children/texts/pushkin/tsar.html;ultimo accesso 15 febbraio 2024.

_________________________________________
IMMAGINI	Tutte le immagini di questa pagina sono online, con un click si ingrandiscono e si apre la loro fonte; ultimo accesso 15 febbraio 2024.


_________________________________________
FILM
Сказка о царе Салтане, Fiaba dello zar Saltan, 1943	Сказка о царе Салтане è un film del 1943 diretto da Valentina e Zinaida Brumberg. È un mediometraggio d'animazione prodotto dalla Sojuzmul'tfil'm, Unione Sovietica; Сказка о царе Салтане.webm; Film completo, 00:34:36 al quale si accede dallla seguente pagina di wikipedia: https://it.wikipedia.org/wiki/Skazka_o_care_Saltane; ultimo accesso: 15 febbraio 2024. Bellissima animazione in bianco e nero.
Сказка о царе Салтане, Fiaba dello zar Saltan, 1966	фильм-сказка, реж. Александр Птушко, Regia di Aleksandr Lukič Ptuško, Unione Sovietica https://www.youtube.com/watch?v=f0Sfwa9VqT8; ultimo accesso: c.s. Film completo: 01:21:35;
Il principe e il cigno, (Fiaba dello zar Saltan) 1985	Regia di Ivan Ivanov-Vano, Lev Mil'čin; Sojuzmul'tfil'm, Unione Sovietica https://www.youtube.com/watch?v=po4aNleLo_A; ultimo accesso: c.s. Bellissimo film d'animazione, Film completo; 00:53:08. Vedi anche, per la filmografia di questo film, tradotto in italiano e trasmesso dalla RAI: https://it.wikipedia.org/wiki/Il_principe_e_lo_c.s.zar; ultimo accesso c.s.


Disegni di Ivan Bilibin per l'opera di Nikolaj Andreevič Rimskij-Korsakov. La fiaba dello zar Saltan, di suo figlio il glorioso e potente bogatyr principe Gvidon Saltanovič e della bellissima zarevna Lebe', su libretto di Vladimir Bel'skij, Prima rappresentazione: Mosca, Teatro Solodovnikov, 1900. A destra: ritratto di Nadežda Zabela-Vrubel', interprete della zarina cigno. Vedi online il libretto in italiano: http://www.dicoseunpo.it/R_files/favola_zar_Saltan.pdf; ultimo accesso: 15 febbraio 2024.